Повествование о французских вооружённых силах XIX века было бы неполным без рассказа об армии Африки, то есть о контингенте, воевавшем с 1830 года в Алжире. Здесь французы столкнулись с вопросами, которые в течение XIX века станут краеугольными для европейских колониальных империй. Как выстроить систему колониального управления? Какова стратегия и тактика колониальных войн? Где пределы допустимой жестокости в этих войнах? Во многих отношениях французы стали первопроходцами — поиск решений напоминал блуждание впотьмах, но важность этого опыта трудно переоценить. Алжирские кампании сформировали современную французскую армию в не меньшей, а, возможно, и в большей степени, нежели опыт наполеоновских войн, конфликты с политиками или разгром 1870 года.
Завоевание Алжира
В 1830 году режим Бурбонов был изрядно расшатан, и, чтобы уберечься от политических бурь, правительству понадобилась маленькая победоносная война. Целью был выбран Алжир — пашалык Османской империи, давно живший независимой жизнью. У Парижа с ним были напряжённые отношения с того момента, как дей Алжира ударил французского посланника мухобойкой в 1827 году. 25 мая 1830 года французская эскадра отплыла из Тулона, а уже 5 июля дей капитулировал. Как известно, этот быстрый успех не спас Францию от революции, произошедшей через три недели после победы. Теперь Июльская монархия должна была решать, что делать с Алжиром дальше.
Несколько лет всерьёз муссировалась идея совсем оставить это сомнительное наследство и эвакуировать армию, претенциозно названную «армией Африки», но по многим причинам король Луи-Филипп решил не уходить из Алжира, а наполнить его завоевание новым смыслом. Дело покорения оказалось связано с престижем Франции и легитимностью новой династии. Говорят, что король сказал об Алжире: «Это наша оперная ложа, но ужасно дорогая».
С падением власти дея политическая структура Алжира рассыпалась на мелкие кусочки. Отдельные арабские и кабильские племена, и прежде довольно автономные, стали независимыми, местные князьки начали выстраивать свои системы вассальных отношений. Самый серьёзный вызов французам бросил эмир Абд-эль-Кадер, объединивший многочисленных сторонников вокруг своей яркой личности. Эмир сочетал военную, политическую и религиозную власть. Один из лучших умов тогдашней Франции Алексис де Токвиль называл его «мусульманским Кромвелем», а позднейший историк завоевания Шарль-Андре Жульен — «воином-монахом».
Карта французского завоевания Алжира
commons.wikimedia.org
Первые десять лет завоевания проходили для французов с переменным успехом. Алжирские генерал-губернаторы менялись так же часто, как и военные министры в Париже, а их власть распространялась только на город Алжир, плодородную долину вокруг него (Митиджа) и крупные порты вроде Орана и Боны. Во внутренней части страны сохранялся вакуум власти, который стремительно заполнял Абд-эль-Кадер. Политика французов металась, как стрелка осциллографа, от крайней жестокости к арабофилии. Пока одни офицеры разоряли мусульманские кладбища, закрывали медресе и превращали мечети в католические соборы, их сослуживцы представляли Алжир как «чистый лист», на котором можно начертать более справедливое социальное устройство для Европы. Эти сен-симонистские идеи были свойственны, прежде всего, выпускникам Политехнической школы 1820-1830-х годов. Один из них, Луи де Ламорисьер, в 1833 году возглавил так называемое «арабское бюро», которое постепенно стало административным, разведывательным и интеллектуальным центром при генерал-губернаторе. Военные сумели отбить всякие поползновения установить в Алжире гражданскую администрацию, и фактически получили в своё распоряжение целую страну, которую, впрочем, ещё предстояло покорить.
В 1835-1837 годах произошло несколько столкновений, которые можно назвать поворотными. На западе страны Абд-эль-Кадер и французы обменялись чувствительными ударами на реке Макта (победа арабов) и на Сиккаке (победа французов). В сложившейся патовой ситуации стороны заключили перемирие. Тогда взоры завоевателей обратились на восток, где бей Константины выстраивал своё собственное государство, не подчиняясь триколору. Константина с трёх сторон была окружена глубоким каньоном, и первая попытка взять эту природную крепость в 1836 году окончилась оглушительным провалом. Снег, болезни и голод опустошили французские ряды, и из 8700 человек вернулось только 4000. Сын короля герцог Немурский участвовал в экспедиции и надолго запомнил, как приходилось оставлять на дороге больных и раненых, потому что не было сил их нести. Взятие Константины состоялось в следующем 1837 году, став самой громкой победой французского оружия в эпоху Июльской монархии. Именно после этой эпопеи начала складываться легенда об армии Африки. Неудача 1836 года стала аналогом зимнего отступления из России в 1812 году, а реванш 1837 года был воспет в полотнах Ораса Верне, созданных для галереи Версальского дворца.
Орас Верне. Взятие Константины — Штурмовые колонны готовятся к выступлению. 13 октября 1837 года. Картина 1838 года. Триптих Верне обошёлся королю в 300 000 франков и принёс художнику орден Почётного легиона. Для сравнения, Луи-Филипп приобрёл портрет маршала Бюжо кисти Ларивьера (см. ниже) всего за 5000 франков
histoire-image.org
Константина была последним крупным городом, над которым ещё не развевался французский флаг, но её захват означал не конец войны, а переход конфликта в новую фазу. Теперь сопротивление не сосредотачивалось в городах, а борьба не сводилась к сражениям. Армии Африки предстояло столкнуться с тем, что в то время называли «малой войной», а в ХХ веке назовут противоповстанческими операциями.
«Африканцы»
К 1840 году французы уже десять лет воевали в Алжире, и конца войне не предвиделось. Зато этого срока было достаточно, чтобы армия Африки обрела свою особую культуру. В 1830-1854 годах 67 из 100 пехотных полков французской армии прошли через Алжир. Нормальный срок командировки составлял шесть лет. К 1840 году численность войск в Алжире достигла 61 200 человек.
Несмотря на то, что армия Африки формально не обладала никакой автономией, различия между ней и войсками в метрополии росли. В её составе появлялись «этнические части» вроде зуавов, алжирских стрелков (тюркосов) и спагов. Офицерство тоже имело свои особенности. Служба в Африке всегда была привлекательна, так как давала возможность вырваться из ограниченного круга гарнизонных обязанностей, испытать себя, получить больше независимости и, если повезёт, заработать награды и чины. Офицер из Алжира — как тогда говорили, «африканец» — чаще своих собратьев из метрополии имел демократическое происхождение и обладал оппозиционными взглядами (чаще республиканскими, реже легитимистскими). Характерно, что в Алжире было принято обращаться к солдатам на «ты», а не использовать отчуждённое «вы», как во Франции.
Каждый находил в Алжире что-нибудь своё. Одних привлекала экзотика, других — mission civilisatrice («цивилизаторская миссия», французский аналог «бремени белых»). Для левых «алжирское поле экспериментов» казалось лишённым тех препятствий, которые встречались в Европе. Правые чувствовали себя комфортнее среди арабов, которые уважают веру и знатное происхождение и даже обладают «моральным превосходством» над «испорченной нацией» французов.
Жан-Батист Леклерк. Гийом-Станисла Марей-Монж, полковник регулярных спагов. Картина 1835 года. Марей-Монж был одним из первых французов, кто отпустил бороду и стал носить арабскую одежду
photo.rmn.fr
Конечно, всех привлекало быстрое продвижение по службе. «Африканцы» считали себя людьми действия. Политики тонут в бесконечных парламентских спорах, журналисты лгут в пользу той или иной партии, буржуазия наживает капиталы, военные киснут в провинциальных гарнизонах — и только они действуют во славу Франции. Эту черту мышления пророчески отметил в 1841 году де Токвиль:
«Африка это единственное место, где сегодня слышен лязг оружия. Все глаза направлены туда. Репутации составляются там, часто очень дёшево, что никого не оскорбляет. Появляются люди, которые занимают непропорционально много места в общественном воображении, потому что они одни действуют посреди всеобщего бездействия; они одни получают репутацию воинов среди людей, которые любят войну, но не сражаются. Я боюсь, что однажды они появятся на сцене домашних дел […]. Господи, помилуй Францию от власти офицеров из армии Африки!»
Бюжо
Маршал Тома-Робер Бюжо — ключевая фигура в истории завоевания Алжира, самый значимый французский военный первых посленаполеоновских десятилетий и живое воплощение всех лучших и худших качеств «африканцев».
Шарль-Филипп Ларивьер. Портрет Тома-Робера Бюжо де ла Пиконнери, герцога Ислийского, маршала Франции. Картина 1843-1845 годов
chateauversailles.fr
Этот человек приехал Алжир в 1836 году и был поражён чувством дежавю. Французы совершали те же ошибки, что и в Пиренейскую кампанию 1808-1812 годов на заре его карьеры. После взятия Константины перемирие с Абд-эль-Кадером было нарушено, и эмир быстро заставил французов перейти к обороне. Гарнизоны небольших крепостей и редутов постоянно подвергались нападениям, не обеспечивая ни контроля, ни безопасности вне укреплений. Войска арабов были неуловимы для неповоротливых французских колонн, так что повстанческие рейды оставались безнаказанными. Испания была гирей на ногах Наполеона, мешавшей ему сражаться с великими державами — Алжир мог сыграть такую же роль для Луи-Филиппа. К 1840 году французское правительство вступило в резкую конфронтацию на Ближнем Востоке с Россией и Великобританией, а также на Рейне с немецкими государствами. Затянувшееся предприятие надо было срочно заканчивать. Активизировать борьбу или просто уйти? И за то, и за другое выступали влиятельные голоса.
Бюжо умело выставлял себя человеком, способным решить проблему быстро и эффективно, и в 1840 году военный министр Сульт скрепя сердце вручил ему алжирские дела. Бюжо был грубоватым офицером, вышедшим из солдат — бедность его дворянской семьи не позволяла получить военное образование. Единственное, что отвлекало от войны этого уроженца Лимузена, это сельское хозяйство. Сам он любил называть себя солдатом-пахарем. Наверное, Бюжо остался бы в истории Франции заурядным генералом, если бы не его запредельная решительность, переходившая в жестокость (вспомним убийства мирных жителей на улице Транснонэн в 1834 году). Сульт знал об этой черте своего подчинённого и опасался, что у Бюжо появятся политические амбиции. Возможно, министр счёл за благо отправить генерала подальше от Парижа. В начале 1841 года, став генерал-губернатором Алжира, Бюжо стал резко менять стратегию и тактику французов. Один из офицеров писал приятелю:
«Мы слышали, что папаша Бюжо возьмёт в свои руки дела. Как здорово! Он, наконец, починит эту машину, которая постоянно ломается и с каждым днём всё больше под командованием нашего старого осла маршала Вале. […] мы проучим этих господ арабов»
Бюжо хотел не оборонять узкую прибрежную полосу, а идти вглубь Африки, чтобы занять и подчинить как можно больше пространства. Ключевым его требованием была мобильность. Крупные колонны уступили место меньшим и более подвижным, стандартный состав колонны и порядок её следования были чётко прописаны. Солдат избавили от всех лишних грузов и одели в более просторную, удобную и вентилируемую униформу. Появились знаменитые кепи с белыми назатыльниками, предохранявшие шею от палящих лучей солнца. Бюжо изящно решил проблему палаток — самой обременительной ноши на плечах солдат. Для этого ранцы были заменены холщовыми мешками, которые, соединяясь один с другим, образовывали тент. Продовольствие либо добывалось реквизициями и охотой, либо следовало за колонной в виде стад. Артиллерию в Африке Бюжо считал бесполезной и обходился лишь парой горных орудий.
Орас Верне. Взятие Смалы Абд-эль-Кадера у Тагина 16 мая 1843 года. Фрагмент картины 1844 года. У правого края на белой лошади — герцог Омальский, сын Луи-Филиппа
histoire-image.org
Новый уровень мобильности позволил французам настигать Абд-эль-Кадера и наносить ему чувствительные удары, проникая туда, где раньше не ступала нога французских солдат. В 1843 году французы захватили и разорили его Смалу (передвижной палаточный городок-ставку). Абд-эль-Кадер укрылся на территории Марокко, но Бюжо не стал давать ему второго шанса, пересёк границу и разбил войска марокканского султана в битве при Исли. Победы обеспечили Бюжо маршальский жезл и титул герцога Ислийского, а его солдаты достигли северного края Сахары, куда раньше не распространялась власть ни римлян, ни турок.
Битва при Исли на территории сопредельного государства была полнейшей импровизацией маршала и произошла вопреки желанию Парижа. Ответ Бюжо по этому поводу стал знаменитым:
«Я получил ваше послание. Слишком поздно. Мои войска уже в походе. Если мы достигнем успеха, правительство и Франция пожнут его плоды. Если нас постигнет неудача, вся ответственность падёт на мои плечи. Я с готовностью принимаю её»
Бюжо был находчивым и смелым начальником, с заботой относившимся к солдатам (под его контролем смертность в госпиталях упала вдвое). Он ценил больше качество, нежели количество войск; дисциплину, нежели независимость в подчинённых; скорее волю, чем интеллект; скорее штык, нежели огонь — характерная для французской военной традиции расстановка приоритетов, заложенная во многом именно этой яркой личностью. Огромное внимание он уделял пехоте, особенно лёгкой, которая достигла высокой степени совершенства. Бюжо придумал сажать пехотинцев за спины кавалеристов — хитрость, подхваченная русскими и применённая ими в боях на Шипке в 1877 году. Маршал старался способствовать колонизации, и отставным солдатам стали давать в Алжире небольшие наделы земли. Французы даже интересовались опытом русских военных поселений, желая применить его в Африке.
Раззии
Впрочем, Бюжо не был бы собой без чёрных пятен. Оборотной стороной его методов войны была чрезвычайная жестокость. Французы нарушали неписаные законы войны с момента высадки 1830 года, но именно герцог Ислийский возвёл эксцессы в норму. Бюжо систематически вселял страх в души арабов и кабилов путём раззий.
Раззия была традиционным инструментом политики в Алжире и представляла собой набег с целью получить добычу и показать уязвимость противника, однако в руках местных шейхов это было одно, а в руках регулярной армии — совсем другое. У французов раззия начала приобретать черты тотальной войны. Стандартный сценарий выглядел следующим образом. Перед рассветом племя или поселение, которое было нелояльным или как-то провинилось перед французской армией, незаметно окружалось. С первыми лучами солнца солдаты внезапно нападали, быстро подавляли сопротивление и принимались уничтожать посевы, запасы, дома и сады. Как писал один из участников, не оставлялось ничего, «кроме глаз, чтобы плакать». Скот и люди угонялись, причём немалая часть стариков, женщин и детей гибла в пути. Письма офицеров позволяют судить об эмоциональном состоянии участников раззий. Часть из них представляют самодовольное перечисление убитых и трофеев: «Мы сожгли их деревни, уничтожили их урожай, забрали их стада […]; смятение было невообразимое; они запомнят этот урок». Часть писем напоминают исповедь. Один капитан писал, что за пять лет в Алжире так и не увидел настоящей войны:
«Мы воевали только со стадами, домами, урожаями и самыми слабыми членами населения, которые, будучи безоружными и страдающими от голода и лишений, предпочитали сдаваться, нежели вступать в бой»
Бенжамен Рубо. Возвращение с раззии. «Ну что ж, Шовен… забавно на войне: вчера мы были пехотой, сегодня кавалерией… Ну а что? Даже лестно вернуться вот так, верхом на продукте нашего завоевания… У нас есть ослики, и мы можем воспользоваться ими, если только они довезут нас до Монмартра!» Иллюстрация из журнала Le Charivari, 1845 год
gallica.bnf.fr
Подробности раззий периодически проникали в общество и вызывали дискуссии. При этом маршала Бюжо оправдывали даже некоторые из его недоброжелателей. Европейского противника можно покорить, выиграв сражение и заняв столицу, но как навязать волю арабам, которые избегают сражений и связаны с землёй только колышками своих палаток? Раззия была единственным способом нанести чувствительный удар по такому противнику. Бюжо посмеивался над «гуманистами» и считал, что его методы в сущности человеколюбивее, так как скорее приведут к окончанию войны. Впрочем, логику насилия трудно удержать в рамках даже такого, своеобразно понимаемого гуманизма.
В июне 1845 года подчинённый Бюжо полковник Амабль Пелиссье (будущий командующий французами под Севастополем) загнал племя Улед-Риа в пещеры Дахра. Переговоры завершились безрезультатно, и тогда полковник приказал разжечь костры перед входом в пещеру. В результате несколько сотен человек (в основном, женщины, старики и дети) задохнулись. Эпизод вызвал бурную реакцию в Париже, и Палата депутатов возбудила вопрос о наказании, но Бюжо сумел защитить своего офицера. Сейчас известно, что это был не единственный случай, и сам маршал рекомендовал: «Если эти негодяи уходят в свои пещеры, выкуривайте их, как лисиц». Скандал вызвал болезненную реакцию и в армии Африки — выходило, что любой парижский репортёр может судить о методах, которыми «африканцы» борются с врагами Франции.
Армия Африки постепенно замыкалась в себе. Характерно, что культ «папаши» Бюжо формировался именно в Африке. Для Франции времён Орлеанов он оставался, прежде всего, «человеком с улицы Транснонэн» — патриотические водевили и эпинальские лубки прославляли в массах совсем других героев. Даже военные в метрополии высказывали сомнения по поводу школы Бюжо, которая приучала солдат грабить, насиловать и резать глотки. В конце концов, в 1847 году маршал был отозван, и Абд-эль-Кадер капитулировал не перед ним, а перед Ламорисьером. В следующем году Алжир был официально аннексирован (но не покорён) Францией. Демографические результаты были катастрофическими: население страны в 1830-1850 годы уменьшилось с 3 до 2,2 млн человек, причём резкое падение численности произошло в 1840-е годы. Алжир оставался для французов головной болью до своей независимости, обретённой в 1962 году.
Тони Жоанно. Пещеры Дахра. Картина 1845 года
books.google.fr
Итоги
Существует довольно спорное мнение, что практики войны в Алжире были привнесены учениками Бюжо в европейские конфликты 1850-1870-х годов. Смелости и решительности хватило, чтобы победить русских в 1853-1856 годах и австрийцев в 1859 году, но когда французы столкнулись с пруссаками, этот опыт показал свою ограниченность. Например, французские войска упорно ночевали на биваках, а не в домах обывателей; осуществляли марши с излишней осторожностью, словно вокруг кабилы, а не эльзасцы; плохо применяли артиллерию и терялись при столкновении с противником, который умел это делать. Разговоры о том, что в 1870-1871 годах французы проиграли из-за того, что «африканцы» не умели воевать в Европе, вызваны, скорее, ревностью со стороны их коллег из метрополии, нежели объективной реальностью. Есть масса обратных примеров — и успешных ветеранов Алжира, и провалившихся генералов, не покидавших Франции.
Офицер, попадавший в Алжир, бесспорно приобретал специфические привычки и не только военные. Только «действуя посреди всеобщего бездействия», офицер мог рассчитывать на славу, ордена и чины. Это прививало вкус к авантюризму, не исключая выдуманные подвиги и самоуправство. Рискнуть и, в случае успеха, поставить начальство перед fait accompli (свершившимся фактом) было типичной карьерной стратегией. Как мы помним, сам Бюжо иногда «с готовностью» принимал на себя подобную ответственность. Пренебрежение к политикам было свойственно и офицерам метрополии, но «африканцы» имели существенное отличие — до 1871 года Алжир находился в их почти полной и бесконтрольной власти. Благодаря этому они приобретали опыт администрации, причём без взаимодействия с другими равноправными ветвями власти. Проще говоря, Алжир порождал склонность к диктатуре.
В 1851 году генерал Сент-Арно срежиссировал военный переворот в пользу Наполеона III. В политических амбициях подозревали и маршала Базена, запертого в Метце в 1870 году. Наконец, генерал Буланже шёл путём Бонапарта в конце 1880-х годов. Все трое служили в Алжире. Таким образом, наиболее реальная угроза политикам со стороны военных во Франции всегда исходила от «алжирских» генералов. Стоит ли напоминать, что они привели к власти де Голля в 1958 году и едва не сбросили его с политического олимпа в 1961-м? Впрочем, военный переворот был не единственным способом «появиться на сцене домашних дел». Генерал Эжен Кавеньяк, которого Бюжо обычно назначал в свой авангард, устроил настоящие раззии на улицах Парижа, когда боролся с июньским восстанием 1848 года. Маршал Мак-Магон и генерал Галифе, жестоко подавившие Парижскую коммуну в 1871 году, тоже были выходцами из алжирской школы.
Литература:
- Tocqueville, Alexis de, и Jennifer Pitts. Writings on Empire and Slavery. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2001
- Montagnac, de [L.F.]. Lettres d´un soldat: Neuf années de campagnes en Afrique. Paris, 1885
- Bois, Jean-Pierre. Bugeaud. Paris: Fayard, 1997
- Vandervort, Bruce. Wars Of Imperial Conquest In Africa, 1830-1914, 2012
- Sessions, Jennifer E. By Sword and Plow: France and the Conquest of Algeria. Ithaca & London: Cornell Univ. Press, 2011
- Grandmaison, Olivier Le Cour. Coloniser, exterminer: Sur la guerre et l´État colonial. Paris: Fayard, 2005
- Brower, Benjamin Claude. A Desert Named Peace: The Violence of France’s Empire in the Algerian Sahara, 1844-1902. New York, NY: Columbia University Press, 2011